Регулярные повинности, взимаемые в пользу непосредственного владельца, еще менее ассоциировались с той защитой от внешнего врага, которую этот владелец мог обеспечить в качестве участника шляхетского ополчения. Стремление шляхты всячески уклониться от этого ополчения было для современников притчей во языцех, и надо полагать, что крестьяне тоже были осведомлены об этом. Оттесненные в собственном государстве в нишу, которую в других обществах заполняли плантационные рабы, они не могли испытывать особой симпатии ни к непосредственным эксплуататорам, ни к государству в целом, обеспечивавшему стабильность такого устройства.
Но все же уровень экономической эксплуатации, видимо, не переходил через критическую черту. В истории Великого Княжества Литовского XVII в. нет случаев голодных бунтов или массовых социальных движений, вызванных чисто экономическими факторами, участники которых выдвигали бы в качестве главных лозунгов сокращение барщины, снижение ставки чинша или более справедливое перераспределение наделов. До массовых конфликтов дело доходило лишь в тех случаях, когда добавлялся идеологический фактор. Объективные обстоятельства сложились так, что территория Беларуси (равно как и ее южной соседки — Украины) оказалась на стыке двух цивилизаций: католической (точнее, пронизанной неразрывными католическими и протестантскими веяниями) и православной. Влияние первой распространялось через Польшу, с которой Великое Княжество находилось в государственной унии, влияние второй исходило из Московской Руси, граница с которой на востоке была самой протяженной. При попытках самоотождествления на уровне, превышающем принадлежность к местной общине, индивид неизбежно сталкивался с дилеммой: какому вектору внешних воздействий отдать предпочтение?
Западный вектор не имел местных корней, но в течение столетий после Кревской унии действовал через посредство государства, понемногу становился привычным (хотя это и не могло затушевать его чужеродные черты). Восточный вектор был более традиционным, поскольку и Московская, и местная «Литовская» Русь были прямыми преемницами одной цивилизации — Киевской Руси XI—XIII вв., сокрушенной татарским нашествием. Но это не значит, что те черты, которые сформировались в Московском государстве в тесном и обоюдоостром взаимодействии с Золотой Ордой и придали ей черты особой, качественно новой цивилизации, были совершенно близки и понятны жителям Великого Княжества Литовского. В какой-то мере эта цивилизация тоже стала чуждой, внешней, отождествление с ней требовало определенной адаптации.
Пока государство воспринималось как «свое», действовал дополнительный фактор патриотизма, и лояльные к этому государству социальные группы (шляхта, основная масса духовенства, городская верхушка и концентрирующееся в городах и местечках еврейское население) в целом избирали западную ориентацию. Но разрыв духовной общности прошел как раз между этими слоями и крестьянством, отстраненным ими от общественной жизни и подвергнутым довольно жесткой эксплуатации. Поскольку государство стало «их» государством, связанные с ним идейные веяния (и без того вызывавшие внутреннее сопротивление) натолкнулись на огульное отторжение. Естественной альтернативой стало принятие противоположного вектора как «своего», что требовало закрывать глаза на все проявления его относительной чужеродности.
