Несмотря на несколько иную методику подсчета, картина выглядит достаточно похожей на ту, что получалась в моделях для конца XVIII и середины XIX в. Менялся размер надела, количество едоков и работников, домашнего скота, менялось соотношение цен и размеры повинностей, но крестьянское хозяйство неизменно балансировало на грани простого выживания.
Бюджет рабочего времени тоже был аналогичен более раннему. Общий его фонд, переведенный в условные «мужские» дни, Я. Кисляков оценивает в 1002 человеко-дня (без выходных и праздников). Из них 600 дней уходило на полевые работы и уход за животными, 230 — на домашнее хозяйство, 58 — на промыслы, в резерве оставалось 114 дней (11,3%), приходившихся на «мертвое» в хозяйственном отношении зимнее время.
Я. Кисляков отмечает, что приверженность традиции не позволяла использовать даже явно имеющиеся возможности для повышения эффективности хозяйства. Низкая продуктивность животных (надой на корову он принимает равным 71,6 ведра, или 873,5 литра, хотя в экономическом обзоре Логойского района фигурирует цифра в 50 ведер) отчасти объяснялась тем, что зимой скот кормили неизмельченной соломой и поили холодной водой, хотя ничто не мешало крестьянину подогреть воду и порубить солому, чтобы сделать из нее мешанку.
Следуя традиции, крестьяне столь же упорно стремились обеспечить себя прежде всего хлебом, уменьшая размер сенокосов, а следовательно, и численность скота. Это порождало порочный круг, поскольку сокращение скота вело к недополучению органических удобрений и снижению урожая, для восполнения которого требовалась еще большая площадь под зерновой клин. Между тем рыночная конъюнктура подсказывала специализацию на животноводстве: если принять уровень цен в 1890-е гг. за 100%, то накануне войны цены на хлеб достигли 138,8%, а цены на мясо — 168,7%. В начале 1920-х гг. разрыв еще увеличился: цены на хлеб составляли 105,5% от уровня 1890-х гг., а цены на мясо — 160,3%.
По мнению Я. Кислякова, эффективное животноводческое хозяйство требовало примерно равной площади зерновых и сенокосов. Это означало сокращение сбора зерна ниже минимальной потребности хозяйства, но более высокие цены на мясо не только позволяли покупать недостающий хлеб, но и давали при этом выигрыш. Такая стратегия хозяйствования была потенциально возможна, но преградой для нее выступала психологическая неготовность крестьян: хозяйство, не обеспечивающее себя хлебом, просто не укладывалось в их сознании. Ту же черту в начале 1890-х гг. отмечал Д. З. Шендрик: Белорус прежде всего пахарь. Раз он чувствует недостаток в земле, он теряется, не умея выйти из затруднительного положения. По этим причинам крестьянское хозяйство к 1910 г., по оценке Минского губернского присутствия, представляло собой яркую картину отсталости и запущенности.
Дополняет картину характеристика санитарного состояния крестьянского жилища, опубликованная в журнале «Наш край» в 1926 г. Среди обследованных 1052 хат выявлено довольно много (38,9%) новых — постройки 1915–1925 гг. Это объяснялось тем, что в годы революционных потрясений и войн леса оставались бесхозными и крестьяне не испытывали проблем со строительными материалами. В период с 1905 по 1915 г. построены 19,1% домов, до 1905 г. — 40,1%. На дом приходилось в среднем 1,13 семьи, 5,9 человека (на Кореньщине, по налоговым ведомостям 1922 г., населенность двора оказалась чуть ниже — 5,5 человека).
