В Беларуси дети из благополучных хозяйств, равно как и женатые взрослые мужчины, практически никогда не становились наемными работниками. Работа по найму явно расценивалась как крайний выход из тупиковой ситуации или даже как симптом жизненного краха. В этом проявляется кардинальное отличие от западноевропейской единонаследной системы, в которой нередко все дети, кроме наследника, проходили через стадию работы по найму. По приводимым Дж. Хайналом переписным данным, в Дании в 1787 и 1801 гг. пропорция работников среди юношей в возрасте 15–19 лет находилась на уровне 52%, в возрасте 20–24 лет — 56, в возрасте 25–29 лет — 43%. У девушек в тех же возрастных группах она составляла соответственно 50, 51 и 28%. Среди мужчин старше 40 лет доля наемных работников снижалась до 5–6%, среди женщин — до 2–5%. В Англии XVII–XVIII вв. в возрастной группе 15–19 лет работали по найму 35% юношей и 27% девушек, в возрасте 20–24 лет — 30 и 40%, в возрасте 25–29 лет — по 15%. В Австрии действовала аналогичная практика. В XVIII в. доля работников в возрастной группе от 10 до 19 лет (по всему населению, включая городское) насчитывала 25,3%, от 20 до 29 лет — 42,4%. В XIX в. эти же цифры составляли 28,1 и 37,3%.
Как уже не раз отмечалось, такая практика позволяла односемейному хозяйству нанимать недостающие рабочие руки на стороне. Это также представляло собой известный компромисс, поскольку хозяева в данной ситуации вынужденно делили кров (а обычно и пищу) даже не с родственниками, а с чужими людьми. Но в целом в психологическом плане хозяева испытывали меньше неудобств, поскольку работники не имели права голоса в общих делах, с их мнением можно было не считаться. В таких условиях малосемейной модели поведения могла придерживаться и успешная, зажиточная часть популяции. При вышеупомянутых переписях населения Дании семьи хозяев и работников, живущие на одной ферме, обычно учитывались раздельно, как самостоятельные хозяйства, притом и те, и другие состояли преимущественно из одной брачной пары.
В Восточной Европе малосемейная модель оказывалась привилегией низшего слоя — тех, кому не было смысла держаться за недвижимость и терпеть ради этого психологические неудобства. Это не означает, что односемейные дворы принадлежали исключительно представителям этой социальной группы. Общежительская модель также давала индивиду возможность ощутить себя единственным хозяином в собственном доме, но лишь на определенных стадиях жизненного цикла — чаще всего в тот период, когда старший сын находился в возрасте от 12 лет до женитьбы. В эстонском обществе, где низший слой имел собственное название и фиксировался социальными нормами, мы легко можем различить среди односемейных хозяйств те, которые временно проходили односемейную фазу классического цикла, и те, для которых эта форма была основной. Первые, видимо, преимущественно формировали 42-процентную группу односемейных среди совладельческих хозяйств, вторые — 73-процентную группу односемейных среди лострейберов. Аналогичное различие можно провести между индивидуальными дворохозяевами среди арендной и чиншевой шляхты в имении Пырашевская Слобода. Но во многих случаях социальные группы, занимавшие нишу лострейберов и арендаторов, внешне не отличаются от держателей благополучных хозяйств. В инвентаре помещичьего имения и те, и другие могут выступать как полноправные подданные, и у нас нет средств установить, что одни из них унаследовали свой надел от деда и прадеда и собираются передать внукам, другие же живут по принципу: продержаться до урожая — а там видно будет.
