Эмоциональный фон обрядов плодородия хорошо ощущается в детских воспоминаниях Язепа Гладкого: Когда мне было 6 лет, ходил с мамой зажинать жито. Мама вечером взяла серп и постилку, и мы пошли к житу. Сначала мама нажала маленький снопик и назвала его «господар». Мама положила «господара» на разостланную постилку. Потом она нажала еще десять снопов и составила их в бабку. Мама обернула «господара» в постилку по самые колосья, и мы пошли домой. Дома мама вывернула «господара» из постилки и поставила за столом на покути. А когда через некоторое время папа вез первый воз снопов, то остановил коня на подворье, пришел в хату, забрал «господара» и положил его на воз снопов. Въехав в гумно, папа снял «господара» с воза и положил его первым на том месте, где будет лежать кладка снопов, а потом на него положил другие привезенные снопы. Около трех лет спустя я был и на дожинках, когда мама со старшей сестрой дожинали жито. Когда остался несжатым маленький кусочек жита, мама со старшей сестрой жали его вкруговую. А когда остался маленький чубик, то они срезали только колосья, а солому закрутили в жгут, а под ним закопали кусочек хлеба с солью. С последних сжатых колосьев сестра свила венок и дома повесила на покути. Зажинки и дожинки считались домашними праздниками, и в те дни готовился хороший ужин.
В этих строках нет страха, от них скорее веет благоговением. То, что обрядовые действия производились не механически, доказывается уже тем фактом, что они навсегда запечатлелись в памяти Язепа, который воспроизводит их во всех деталях спустя более полувека. В своем описании он склоняет слово господар («хозяин»), как относящееся к одушевленному существу. С точки зрения ортодоксального монотеизма, предполагающего полное и безоговорочное посвящение себя одному источнику Благодати, это может показаться идолопоклонством. Но скорее оправданна ассоциация с иконопочитанием, также вызывавшим в свое время ожесточенные споры в христианском богословии. И вердикт может быть таким же, какой вынесла Церковь, отвергая иконоборчество: объектом ритуала является не сам материальный предмет, а то, что он воплощает. Это, безусловно, не трансцендентный Бог, а скорее пантеистический Всемирный Дух, разлитый во всей природе и способный концентрироваться в любой ее части.
То обстоятельство, что в этнографических материалах из других регионов оставленная на поле несжатая прядь имела вполне хтоническую интерпретацию (она оставлялась Велесу на бородку), не имеет решающего значения. Язычески персонифицированный смысл ритуала мог быть утрачен (как это, видимо, произошло в семье Адама Гладкого), но это ничуть не сказывалось на том значении, которое он имел для участников. Точно так же замена древнего Перуна Ильей-пророком и Ярилы Иоанном Крестителем, видимо, не затронула глубинную суть крестьянской религии — подобно тому, как замена иконы в храме не меняет ничего в глазах молящегося.
Описывая обряды, приуроченные к церковным праздникам, А. Варлыга признает, что каноническое содержание календаря оставалось вне сознания участников: О христианском значении праздника Благовещения наш крестьянин, пожалуй, и не знал, да его это и не интересовало, но в его восприятии сохранилось много весенних явлений, связанных с этим праздником. Осенние Дзяды на Логойщине, где соприкасалось католическое и православное население, без всякого ущерба для их смысла разделились на два праздника — Первые (Католические) и Вторые (Русские) Дзяды. Часто случалось так, что православные деревни отправляли Первые Дзяды, а католические деревни — Вторые Дзяды, — отмечает он. Но и тут было бы поспешно утверждать, что такая небрежность являлась следствием равнодушия к духовной составляющей бытия. Скорее за ней стояло интуитивное убеждение в приоритете содержания перед формой. В судьбе человека решающее значение признавалось за его внутренней сутью, а не за формальным следованием церковной обрядности: Калі чалавек подлы, дык не паможа ні вера, ні модлы (молитвы). Это — та самая идея, которой пронизаны слова Христа: Если принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-то против тебя, оставь дар твой пред жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой.
