Именно требование ритуальной чистоты, гармонии со своей душой и окружающим миром было главным в крестьянской интерпретации сакрального, и в этом смысле оно ничем не отличается от канона любой мировой религии. Как и во всяком обществе, встречалось и более легкомысленное отношение к религии, когда от обрядов оставалась лишь внешняя форма. Оно тонко подмечено народной припевкой: Пайду я ў касцёл у святу нядзельку: гляну раз на абраз, сем разоў — на дзеўку. Религиозность стала довольно интенсивно размываться на рубеже XIX–ХХ вв., что констатировали наблюдатели: Школа и заносы из города, влияние церкви, очень сильное в последнее время, не могут окончательно побороть привычки к выполнению обрядов, достигая лишь того, что обряды выполняются с сокращениями и со стороны молодежи не всегда серьезно.
Такая утрата трепета перед высшими силами активизировала другую сторону нуминозности — чувство безотчетного страха, невротическую тревогу сделать что-то не так, тем самым навлекая на себя или окружающих неведомые беды, и столь же навязчивое стремление обезопасить себя от этой угрозы псевдомагическими ритуалами — сплюнуть через левое плечо, обрызгать углы святой водой, спросить совета у звезд и т. п. Этнографический очерк А. Богдановича полон проявлений такого мировосприятия. Но все дело в том, что исследователи XIX в. склонны были абсолютизировать его, придавая ему большее значение, чем сами носители традиционной культуры. Они как-то умудрялись совершенно упускать из виду, что члены этого же общества не начинали еду без молитвы, регулярно ходили в церковь или костел, принимали причастие, исповедовались, слушали проповеди, т. е. параллельно вели религиозную жизнь, предписанную Церковью, и притом отнюдь не испытывали чувства шизофренической раздвоенности.
А. Варлыга тоже собрал обширную коллекцию суеверий, пронизанных маниакальной тревогой и первобытно-магическим представлением, что определенное действие автоматически вызывает желательный или нежелательный результат. Если ходить с одной обутой ногой — это может привести к смерти отца или матери. Если воры украли что-либо со двора, но оставили открытыми ворота, есть надежда найти украденное; если же они закрыли ворота за собой, то надежды вернуть добро нет. В качестве предостережения от скарлатины, если она появлялась в округе, детям завязывали на шее красную тесемку. Чтобы остановить начавшийся пожар, женщина должна нагишом и с распущенными волосами обежать горящие постройки и выбежать в поле (этот обряд практиковался в деревне Михалковичи в 1901 г.). Иной ритуал соблюдался в Укроповичах в 1895 г., когда от удара молнии загорелась хата. Подошедший ксендз стал упрекать собравшихся на пожаре людей, что они не пытаются тушить огонь. Ему объяснили, что ждут конного посланца, спешно отправленного за козьим молоком (ближайшая коза была в соседней Бачиловке у еврея Мовши). По убеждению крестьян, тушить пожар от удара молнии можно только после того, как плеснешь в огонь козьего молока — иначе можно навлечь на себя гнев Перуна.
