Такой подход приблизил историю к масштабу человеческой личности, но одновременно обострил проблему обработки и осмысления огромных массивов информации. Эта проблема не нова. Часть историков уже в XIX в. попыталась отказаться от отбора «важных» и «неважных» фактов, фиксируя всю информацию, сохраненную источниками. Для этого ее, естественно, пришлось группировать по направлениям. На этом принципе, незаметно сплавившемся с извечным инстинктом коллекционирования, сформировались «вспомогательные» научные дисциплины, в частности генеалогия. Для нее достойным внимания стал любой правитель и вообще исторический персонаж, упоминаемый в хрониках и документах. Родословные древа правящих династий обрастали все более детальной информацией: учитывались запутанные брачные связи, титулы, фиксировались отпрыски, умершие во младенчестве. От генеалогии королей и князей исследователи постепенно переходили к рыцарству, купечеству, непривилегированным сословиям. С увлечением предаваясь этому занятию, генеалоги довольно неуютно чувствовали себя, наталкиваясь на каверзный вопрос: а кому и зачем нужна настолько детальная информация? Попытка учесть все сохранившиеся факты о прошлом неизбежно привела к сужению поля зрения отдельного исследователя до крохотной области узкоспециальных знаний. На этой почве родилась и грустная шутка о том, что идеальный специалист – это тот, кто знает все ни о чем.
Современные историки испытывают те же трудности, да еще и осложненные распыленностью нужной информации. Принципы, провозглашенные школой «Анналов», акцентировали внимание на тех явлениях, которые казались хронистам настолько обыденными и очевидными, что они или упоминались вскользь, или не упоминались вовсе. «Тотальную» картину повседневности приходилось реконструировать буквально по крупицам. Произведенный школой «Анналов» переворот в оценках породил необходимость в детальной проработке отдельных тем и сюжетов, что вызвало среди историков повторную волну узкой специализации и появление целого ряда новых «вспомогательных» дисциплин, изучающих все более «узкие истории»: историю питания, детства, эмоций, преступности и т. п., вплоть до истории психических расстройств и сексуальных извращений. Все они сегодня рассматриваются, как правило, в рамках социальной истории.
Распад потока исторических исследований на множество отдельных ручейков не может, конечно, удовлетворить ни общество, ни самих историков. Все так же актуальна необходимость нового синтеза, создания целостной картины, но на новом уровне, включающем всю сумму историографии «узких историй». Один из способов, которым общество пытается этого достичь, – своеобразная «энциклопедизация» знаний о прошлом. Исторические отделы книжных магазинов буквально ломятся от всевозможных энциклопедий, справочников, пособий и обобщающих трудов на все мыслимые исторические сюжеты. К сожалению, исторические сведения попадают на страницы этих изданий в «рафинированном» виде, предназначенном для максимально удобного усвоения. Факты, как правило, предельно четки и однозначны. Та зыбкость и неоднозначность реального знания, о которой не раз пойдет речь в этой книге, неизбежно трансформируется в конкретность и определенность. Разница между тем, что открывается историку в напряженном диалоге с первоисточником, и тем, что попадает в энциклопедии, учебники и популярные издания, примерно такая же, как между цветочным нектаром и геометрически правильными кристаллами сахара-рафинада. Вкус вроде бы столь же сладок, да чего-то не хватает. И возникает странный парадокс: книг на исторические темы становится все больше, а вот интерес к ним падает. Полистав поначалу одну-две глянцевые энциклопедии, люди быстро привыкают равнодушно проходить мимо их россыпей.
